ДОХА,ArabiToday
В интервью французскому журналу Le Nouvel Observateur медиевист Флориан Биссон — автор блога «Современное Средневековье» и статьи «Переизобретённый крестовый поход» — объяснил, почему термин «крестовый поход» вновь появился в риторике Дональда Трампа и его политического окружения.
Биссон напоминает, что Трамп неоднократно повторял выражение «крестовый поход» в речи, посвящённой Чарли Кирку, иногда дополняя его словом «политический», что, по словам историка, говорит о том, что это не просто случайная метафора.
По мнению учёного, возвращение этой риторики связано со старым воображаемым образом, который вновь всплыл на поверхность в 2017 году на митингах ультраправых в Шарлотсвилле, где демонстранты использовали символы крестовых походов и скандинавские мифы.
Биссон подчёркивает, что подобная тенденция характерна не только для США, но и для мировой ультраправой среды. Он напоминает о нападении Брэнтона Тарранта в Новой Зеландии в 2019 году, который называл свою резню «крестовым походом по спасению Запада», вдохновившись норвежским террористом Андерсом Брейвиком.
Историк объясняет, что обращение к образу крестовых походов — это попытка оживить миф о «столкновении цивилизаций», сформулированный американским политологом Самюэлем Хантингтоном.
По логике ультраправых, существует вечная война между «западной христианской цивилизацией» и «восточной исламской», и эта схема используется для оправдания насильственных, радикальных, идентичностных идеологий:«Это позволяет им противостоять всему прогрессивному дискурсу и предлагать единственный альтернативный ответ — войну и насилие».
Он отмечает, что источники, которыми пользуются ультраправые, восходят к колониальной историографии начала XX века, например, к работам французского историка Рене Груссе, давно утратившим научный авторитет.
Крестовые символы как политические мемы
Биссон описывает, как средневековые символы превратились в современные политические меме-коды. Так, американский министр обороны Пит Хегсет несёт на груди татуировку Иерусалимского креста, а на руке латинскую фразу Deus Vult («Бог этого хочет!») — традиционный лозунг крестоносцев.
По словам Биссона, такие символы используются для демонстрации принадлежности к сообществу «новых крестоносцев».
Во Франции он приводит пример татуировки Луи Саркози — сына бывшего президента Николя Саркози — с фразой из крестоносного гимна XII века: «Кто теперь пойдёт с Луисом?» (лат. Ki ore irat od Loovis).
Три этапа эволюции мифа
Историк выделяет три исторических этапа мифологии крестовых походов:
XIX век — образ использовался для оправдания колониальных войн, например, вторжения во французский Алжир в 1830 году, которое называли «новым крестовым походом».
XX век — крестовые походы стали защитным мифом во время Первой и Второй мировых войн.
Сегодня — «внутренний крестовый поход» против «врагов изнутри» — активистов woke-движения, феминисток, журналистов, интеллектуалов, которых ультраправые считают «угрозой чистоте нации».
Так, по словам Биссона, смысл крестового похода : это больше не освобождение Гроба Господня, а идеологическая война против собственных граждан.
Религиозный парадокс и культ силы
Биссон указывает и на религиозную противоречивость этой символики: исторически крестовые походы были инструментом католической папской власти, а сегодня ими оперируют евангелисты и консервативные католики, открыто критикующие Рим.
«Если ты называешь себя католиком и мечтаешь о новом крестовом походе, значит ты выступаешь против воли Папы. В строгом смысле слова, эти новые крестоносцы — еретики» — сказал он.
Историк обращает внимание и на маскулинный аспект мифа — образ «сильного рыцаря» используется как идеал мужчины в среде сторонников MAGA.
Биссон сравнивает этот культ с образом гладиатора или солдата в эстетике Илона Маска, напоминая, что средневековые тексты (например, «Житие Святого Людовика» Жуанвиля) описывают рыцарей слабыми, испуганными, тоскующими по дому и нередко больными.
По словам Биссона: «У американцев давно существует увлечение средневековым наследием».
Англосаксонские протестантские элиты (WASP) веками пытались реконструировать «идеальную Европу» — от импортированных каменных замков до эстетики мультфильмов Disney — чтобы противопоставить себя «упадочной Европе» и сформировать вымышленную «западную идентичность».