ДОХА,ArabiToday
Иран вступает в решающую историческую фазу. С приближением конца правления верховного лидера Али Хаменеи страна сталкивается не просто с вопросом преемственности власти, но и с возможностью структурной трансформации всей политической системы, определяющей курс Исламской Республики на протяжении последних сорока лет.
Впервые с 1989 года, с момента кончины аятоллы Рухоллы Хомейни, перед Тегераном открывается перспектива смены верховного руководителя — и вместе с ней дилемма: сохранение идеологического догматизма или переход к прагматическому национализму.
События последних лет, особенно двенадцатидневная война с Израилем в июне, стали маркером кризиса режима. Удары по военным и инфраструктурным объектам, нанесенные с беспрецедентной точностью, вскрыли слабость обороны и несоответствие между революционной риторикой и реальными возможностями.
Соединенные Штаты впервые использовали бомбы, пробивающие укрепленные подземные цели, по ряду ядерных объектов Ирана. Это нанесло не только материальный, но и символический удар по престижу Хаменеи, который через несколько дней после прекращения огня попытался объявить «победу», но его дрожащий голос лишь подчеркнул истощение режима и неуверенность в завтрашнем дне.
От теократии к неопределенности: истоки и пределы модели Хаменеи
Исламская революция 1979 года изменила архитектуру Ближнего Востока. Иран превратился из шахской монархии, ориентированной на Запад, в идеократическое государство, основанное на принципе «вилаят-е факих» — верховенства религиозного правителя.
За четыре десятилетия Хаменеи превратил эту систему в жестко централизованный механизм, опирающийся на две константы:
- верность революционным идеалам;
- отказ от политических реформ и диалога с Западом.
Хаменеи всегда рассматривал либерализацию как угрозу существованию республики. Его власть держалась на комбинации идеологического контроля, страха перед внешним врагом и сети институтов, таких как Корпус стражей исламской революции (КСИР), превратившийся в параллельную экономическую и политическую структуру.
Однако после 2023 года модель Хаменеи переживает системный износ. Война в Газе и последовавшая за ней израильско-иранская эскалация продемонстрировали утрату стратегической инициативы.
Вслед за гибелью ключевых военных союзников и разрушением ядерных объектов Тегеран оказался в ситуации региональной изоляции.
Идеологическая эрозия и социальный упадок
Сегодня Исламская Республика напоминает Советский Союз времен позднего Брежнева — усталая элита, истощенная идеология и общество, охваченное апатией.
Санкции разрушили экономику, национальная валюта обесценилась, уровень жизни падает. Символы революции теряют сакральность: обязательный хиджаб, некогда признак покорности исламскому порядку, стал объектом массового протеста.
Лозунги «Смерть Америке» и «Смерть Израилю» превратились в ритуальные заклинания, не несущие политического содержания. Они подчеркивают неспособность режима предложить обществу развитие, заменяя его риторикой сопротивления.
При этом повседневные проблемы — перебои с электричеством, нехватка воды, загрязнение воздуха и падение покупательной способности — стали постоянным фактором внутреннего давления.
Пять возможных траекторий постхаменеистского Ирана
По мере физического ослабления аятоллы аналитики рассматривают несколько сценариев трансформации иранской власти:
1. Авторитарный национализм (российская модель)
Возможен приход к власти «сильного человека» из КСИР или спецслужб, который заменит исламскую идеологию на националистическую легитимацию, оправдывая внутренние репрессии необходимостью «сохранить суверенитет».
Такой курс обеспечит устойчивость режима, но приведет к милитаризации политики и отказу от идеалов революции.
2. Прагматическая модернизация (китайская модель)
Экономический прагматизм при сохранении политического авторитаризма.
Подобно Китаю после Мао, Иран может попытаться разделить власть и веру, открывшись внешним инвестициям и рынкам при сохранении контроля КСИР.
Однако этот сценарий ограничен: иранская экономика — рентная, зависимая от нефти и газа, и не располагает эффективным производственным сектором.
3. Идеологическая стагнация (северокорейский сценарий)
Передача власти сыну лидера, Моджтабе Хаменеи, создаст наследственную теократию.
Система сохранит жесткий идеологический контроль, возможно, с разработкой ядерного оружия для самоутверждения. Это приведет к полной изоляции и консервации режима, но обеспечит его выживание в краткосрочной перспективе.
4. Военно-гражданский симбиоз (пакистанская модель)
КСИР становится главным гарантом стабильности, превращая Иран в государство под контролем военной бюрократии, где религиозный элемент будет постепенно оттеснен националистическим.
Система сохранит авторитарный характер, но может обрести большую управляемость.
5. Турецкий сценарий
Радикальная институциональная перестройка с частичным восстановлением выборных органов, секуляризацией власти и интеграцией КСИР в национальные вооруженные силы.
Такой путь может привести к появлению популистской централизованной системы, сочетающей национальную гордость, религиозную символику и ограниченную экономическую либерализацию.
Историческое наследие: синдром недоверия
С XIX века Иран пережил череду унижений — потерю территорий, вторжения России и Британии, иностранное вмешательство в нефтяной сектор.
Эти травмы сформировали культуру национального подозрения, где идеологическая лояльность ценится выше компетенции.
Результат — господство недоверия, препятствующее формированию открытого управления и эффективных институтов.
Поэтому даже в случае политической трансформации Иран может остаться в ловушке старого порядка, где система обновляется косметически, но сохраняет автократическую сущность.
Исторические параллели: Иран и Советский Союз
Современный Иран во многом повторяет логику позднего СССР. Обе системы пришли к власти на волне революции и обещания социальной справедливости, но закончили идеологическим истощением и социальной апатией.
После краха советской идеологии возник националистический авторитаризм во главе с Владимиром Путиным — идеология была заменена идеей стабильности.
По аналогии, Иран может породить «нового Путина» из рядов КСИР — лидера, который заменит исламскую революционность на национализм, питаемый историческими обидами и чувством окруженности врагами.
Иранская весна или вечная зима
Через полвека после исламской революции Иран остается страной с огромным человеческим и природным потенциалом, но с политической системой, неспособной этот потенциал реализовать.
Поколение, выросшее после 2000 года, ищет не идеологию, а светскую жизнь, социальную справедливость и экономическую стабильность.
Перед страной стоит выбор:
либо продолжение идеологической замкнутости и усиление автократии,
либо болезненный, но необходимый переход к прагматическому управлению.
Главный вопрос — не только в том, кто сменит Хаменеи, но и какую модель будущего выберет Иран:
- останется ли он религиозной цитаделью в осажденной крепости,
- или станет рациональным государством, способным сочетать национальные интересы с глобальной интеграцией.
Ответ на этот вопрос определит, станет ли «осень аятоллы» предвестием долгожданной иранской весны — или лишь началом новой политической зимы, продлевающей эпоху застоя под другими лозунгами.